ТВОЙ ПОЦЕЛУЙ

Твой поцелуй запомнил старый Киев,
когда бродили мы по Щекавице.
Мы были безрассудные такие,
беспечные, а он всё длится, длится.

Твой поцелуй мелькал в окне трамвая,
летящего в депо ночной столицы.
Мы жили врозь, друг друга выживая
из памяти, а поцелуй всё длится.

Настоянный на горечи с годами,
он след оставил даже на странице,
мы от него скрывались городами
и странами, а он, упрямый, длится.

Его чужие губы примеряли,
носили на щеках чужие лица,
о том, что наш он, не упоминали...

Чужой зиме пришла пора стелиться,
и на Днепре простынку поменяли.
Нас нет давно, а поцелуй
всё длится.

«…Много горя, много горя, горе без конца...»

                                 А. Ахматова

*  *  *

Я помню хорошо твоё лицо,
мой дом, где мы не очень уживались,
как маленькие платья ушивались,
и ты копил на первое кольцо.

Мы походили на карандаши,
лежащие бок о бок в тесной пачке.
На дом с прудом, и на крутые тачки
нам не хватало, сколько не паши.

Я помню всё: как ты раскрытый спал,
разгул твоих ночных бескрылых оргий,
пускай хранит тебя святой Георгий
от памяти, которая, как спам,

летит и забивает до краёв
не вычищенный ящик мой почтовый.
Так хочется на миг забыться, чтобы
приречный наш, раёшный наш район

вернул никем не вскрытое письмо,
нас, любящих, в полуторном конверте.
Я помню всё. Так звёзды после смерти
горят и ждут, авось пройдёт само.

С.Р.

В углу - огромный, пыльный, зимний остров
крадёт пространство и мозолит глаз.
А помнишь, как звенел еловый остов,
украшенный каскадом снежных страз,

как разомкнулись колкие объятья
и замерли в серебряной петле,
способна изнутри была сиять я
как нежный ангел с блесткой на крыле,

и дуть в рожок волшебный понарошку
взлетая и дрожа, и не дыша...
Теперь не привлекает даже кошку
стеклянный шар - еловая душа.

Сорву снежинки, белые с отливом,

орешки спрячу, тихо вафли съем,
и вспомнится, как некогда счастливым,
казался чудом зимний Вифлеем,

Звезда над ним вертепная… Мы в ссоре.
И нет тебя. А в люльке - свет и плач.
Небесные чернеют антресоли,
Открывший их бездушен и незряч.


Декабрь, 2009

Городу Киеву, в морозные рождественские дни, с теплом

Каштан зацвёл наперекор зиме

в столице снежной, на одной из улиц.

Дома шептались: «Он в своём уме?

В такие холода… И впрямь, безумец!

К чему он здесь, не ведающий сна,

зажёг свечу над безразличной бездной?

Быть может, перепутал времена?

Но кто оценит подвиг бесполезный?

Ведь он свой цвет погубит, а зима

охватит льдом худых ветвей запястья!»

Каштан зацвёл… Зимой… Сходя с ума…

От горя? От немыслимого счастья?

Возможно, он о городе радел

и вспыхнул от невысказанной боли,

когда невежда, плут и бракодел

сносил домишко хилый на Подоле,

а может к Рождеству зажёг огни,

нарочно их в жестокой вьюге раня,

чтоб видеть все воочию могли

святую тайну самовозгоранья…

Нет, нет! Скорей, любил, как прежде, ту,

стоящую напротив, у скамейки!

Пугливый свет струился в темноту

и в споре с ним на небе звёзды меркли,

ветра из подворотен дули зло,

соцветий нежный дым кружили смерчи.

Но цвёл каштан упрямо и светло -

кто любит, тот неуязвим для смерти!